Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №7 за 1997 год
На всем протяжении «мертвой дороги» от Пура до Таза нам редко попадались строения, хоть чем-то напоминавшие лагеря заключенных. Дело в том, что в 1953 году, после смерти Сталина, большие начальники решили не только законсервировать стройку, но и уничтожить все концлагеря Северного управления ГУЛДЖС. По всей видимости, боялись разоблачения. Да и как не бояться?..
Тысячи людей замерзли, погибли от истощения и непосильной работы на этой обозначенной лишь условным направлением трассе — тела их не просто хоронили без гробов, привязывая к ноге только бирку с номером личного дела... трупы едва присыпали землей.
Есть такое выражение — «пушечное мясо». В нашем случае строители полярной одноколейки были «дорожным мясом». И это «дорожное мясо» в послевоенное время поставлялось на великую стройку в неограниченном количестве.
За время Великой Отечественной большую часть трассы прошли советские изыскатели — по тому пути, который еще в прошлом столетии разведали сподвижники знаменитого купца, золотопромышленника, одного из видных деятелей Севера Михаила Сидорова (1823 — 1887). Первопроходцы искали дорогу, чтобы вывезти на оленях с Енисея — с курейских рудников Сидорова — в Печорский порт 20 тысяч пудов фа-фита. Еще 50 тысяч добытого минерала так до сих пор и лежат в тундре — царское правительство не проявило тогда интереса к осуществлению этого плана...
Технический проект железной дороги Салехард — Игарка изыскатели представили Северному управлению только в 1952 году, когда значительная часть одноколейки уже была проведена по зэковским костям — через 50-60-градусные морозы, кромешные метели, через гнус и торфяник, где шаг в сторону — пропал...
ТрансполяркаНаш вертолет делает круг над темной лентой реки Таз. Река вдоль берегов уже покрылась кромкой хрупкого заснеженного льда. Полдень, 23 октября. Распогодилось так, что снег и лед на реке и повсюду заискрились алмазными бликами. На высоком правом берегу Таза наша экспедиция обнаружила несколько паровозов, вагонов, ангар с рухнувшей крышей (судя по всему, — бывшее паровозное депо); чуть дальше от реки, восточнее — небольшой заброшенный поселок Долгий — первая на нашем пути стоянка. Садимся. Земля как бы уходит из-под ног — иллюзия, созданная снежной круговертью от винтокрылой машины.
Через пять минут мы уже продираемся сквозь заросли тальника к заветным локомотивам и вагонам. Перед нами — один из участков законсервированной в 1953 году 503-й стройки. Время берет свое. Ржавчина покрыла когда-то блестевшие от смазки четыре товарных паровоза серии «Ов», в просторечьи «овечки». Такие паровозы, без будки машиниста, строились в России еще до революционных потрясений. Разрушенные временем и людьми товарные телячьи вагоны, в том числе немецкие, живо напомнили о том, кого перевозили в них по этапам — от лагеря к лагерю...
Поздновато посетили эти заповедные места представители Всероссийского общества охраны памятников культуры. После них на паровозах, осталось лишь выведенное белой масляной краской напоминание: «ПАМЯТНИК ИСТОРИИ ТЕХНИКИ ОХРАНЯЕТСЯ ЗАКОНОМ. ВООПИК 16.08.81». На вагонах тоже можно различить место их приписки: «КАПРЕМОНТ ПЕЧОРА. БАМ». А то просто — «ГУДДЖС».
А рельсы? Какие только ни шли в ход на прокладку этой дороги в никуда! Немецкие, чехословацкие, американские (из штата Иллинойс — видимо, по ленд-лизу) и царские (аж 1907 года!). В этой «рельсовой» мешанине мы убедились воочию. Здесь явно было не до стандартов. Поэтому и накладки — стыковые скрепления между рельсов — по большей части делались из лиственницы, ели, кедра...
Опять по кочкам и сквозь тальник, потом через протоку — и мы попадаем в заброшенный поселок Долгий, построенный зэками для вольнонаемных на месте старинного селения Таз. Шагаем от одного полуразрушенного домика к другому, от сарая к сараю, натыкаемся в снежном подворье то на потемневший от времени, прохудившийся таз, то на проржавевшую мятую «буржуйку», то на заваленный погреб или разваленную кирпичную стенку и понимаем, что для того времени люди здесь жили «неплохо». В одном из помещений, приоткрыв дверцу кухонного шкафа, я обнаружил листки отрывного календаря. Сердце екнуло. Но все было более чем прозаично: на календаре стоял 1977 год — шестидесятилетняя годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Значит, люди проживали тут относительно недавно, сохранили листочки с интересной информацией. Например, о «мертвой петле» Нестерова, молодых городах, воспитании детей и о многом другом. Что держало их здесь? Рыболовство, охота?.. А может, тут была метеорологическая станция?..
Сегодня нам трудно, точнее невозможно оценить, сколько средств было затрачено на строительство трансполярки, сколько жизней было загублено, сколько судеб исковеркано...
В радиусе пяти километров от Долгого, как объяснил наш проводник — краевед Константин Егоров, до сих пор сохранились остовы двух лагерей. Один — южнее, другой — восточнее правого берега реки Таз. Но дойти до них мы не были готовы — короткий световой день позвал нас дальше на восток, уже в Красноярский край, где в районе еще одного нежилого поселка, Ключ, экспедиция сделала посадку в нескольких метрах от другого спецлага...
ЛагерьСначала, кроме подлеска из березы, ли и лиственницы, не замечаешь ничего. И вдруг, как на галографической картинке с третьим измерением, проступает ограждение из колючей проволоки. Оно как бы выходит на первый план из сравнительно молодой поросли и преграждает нам дорогу в мертвой тишине — словно дает понять: здесь вам делать нечего! Но мы не отступаем — находим в ограждении проем и проникаем в зону одного из лагерей, с которого начинался участок 503-й стройки от верховьев реки Большая Блудная (впадает в Турухан) до реки Таз (район поселка Долгий)...
Можно только предположить, с чего начинался этот заброшенный концентрационный лагерь. Не намного погрешу против истины, если скажу следующее. Зэков-строителей восточного крыла трансполярки во время навигации сотнями сплавляли в душных трюмах барж по Енисею до поселка Ермаково, где находилось управление ИТЛ и строительства объекта №503 ГУЛДЖС МВД СССР Тюменской области. Затем баржи шли до Турухана, притока Енисея. С Турухана по большой воде тащились в Большую и шли в ее верховья до тех пор, пока было возможно. Прибывали как раз к промозглому северному сентябрю.
Там, где заканчивался этап, ставили лагерь. Начинался он с рубки леса, очистки и разметки территории площадью 400 на 400 метров, возведения вышек по углам, от которых тянулось ограждение из колючей проволоки, — и все это венчали ворота. Они были не простыми, а обязательно с лозунгом на арке, типа:
«Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства...» Ваковское же жилье строилось уже после сооружения главной зоны...
Обнаружив то, что осталось от передних и единственных ворот лагеря, мы снова проникаем в него, идем по главной улице шириной метра три. Идем, как по просеке, — дорога, с обеих сторон которой тянутся едва заметные сточные канавы, еще не успела зарасти лесом, видимо, потому, что ее полотно было выложено речным песком, галькой и камнями. Справа от главной улицы стоит бывшая караульная.
Подошел ко входу, дернул за веревочку — дверь и открылась. Караульная обжита охотниками — и превратилась в добротную, хотя и запущенную, заимку. Можно печь истопить, есть кое-какая посуда, лежаки, валяется кусок войлока для пыжей, банки...
Целых бараков в лагере мы не видели — все завалены. Что хранится под этими склизкими бревнами, покрытыми снегом, — под этими жуткими обломками? Есть ли там тайники с записками и письмами заключенных? Ответить на эти вопросы нам пока не позволили ни время, ни наши ограниченные возможности.
Удручающее впечатление в левой стороне лагеря, за разрушенными бараками, оставила баня. Здания, как такового, нет — три стены и провалившаяся крыша. В центре — некое подобие печи с вмонтированным в нее котлом. В котле замерзшая дождевая вода. Зэки голыми, через весь двор, бежали сюда из своих бараков или из специального домика, где раздевались... а после одевались. Давали ли в этой бане по шайке горячей воды и время на помывку? Рассказать об этом может сегодня только случайно оставшийся в живых очевидец тех банных дней...
И, наконец, вышка. Единственная в левом заднем углу исправительно-трудового лагеря номер 1. Она — главный его символ, знак смерти. Не зря же для советского заключенного слово «вышка» («вышак») означает высшую меру наказания, расстрел. С вышки стреляли при попытке к бегству, при волнениях. Под вышку же ставили летом «на комара». Так, достоверно известно, что в лагерях на речке Таз провинившийся, с ног до головы облепленный и изъеденный гнусом, даже не смел шевельнуться — охранник стрелял без предупреждения!
